Охота в Норвегии с Freediving.ee

вот реальная температура на лофотенах сейчас 4.7С

http://www.surf-forecast.com/breaks/Kvalnes/seatemp

в этом году Т моря в разных точка в среднем на 1С ниже среднего ((( будем мерзнуть или придется стрелять много рыбы ))

Блин, что-то холодней даже чем у нас во Владике сейчас +3+6 :mosking: Будем стрелять много рыбы(главное чтоб она была):drinks: И собирать море-продукты:smile:

Уже рою и Леня К. помогает. А сколько в воде у вас охота при таком темпере получается???

в среднем по 4 часа чистой нырялки, лучше без перенапряга, иначе загонишь себя быстро. это конечно если нырять по-серьезному, а не видами наслаждаться ))) если учесть, что это 7 дней подряд, то под конец поездки все равно все упрется в физподготовку и выносливость, а не Т воды ))) холодная вода, болтанка - устаешь нормально так...

Полностью согласен. А прозрак какой в конце мая бывает не помнишь???

даже не знаю, великолепная по нашим эстонским меркам. метров 8-10 это норма, иногда больше. ныряем то в основном в открытом море на банках, а не у берега, вода холодная, ей плохой особо не с чего быть )))

По нашим меркам такой прозрак тоже отличный. Навигация два дня как открылась, в море еще не выходили, а с берега мутняк. За зиму уже и забыл какая вода прозрачная бывает.

За русалками. Часть первая

Вот вступление. Часть лирическая.

Мы сидим на уютной маленькой кухне, наблюдая за тем, как из смуглой, изящной бутылки, по гранёным стопкам разливается терпкий, ароматный напиток. Этим вечером мы ведём беседу о лагерях, организуемых для любителей пострелять рыбу в норвежских фьордах.

- Знаешь ли ты, дорогой друг, как русалки выходят на берег моря? – плотоядно воздев на вилку щучью котлету, вопрошает меня гостеприимный хозяин, – Нет, не знаешь...

Так и есть. Мои познания о русалках весьма туманны. Помню только, что поэт Александр Сергеевич Пушкин высоко ценил изысканную красоту и грацию этих существ и, вместе с тем, остро раскрывал драматизм отношений с ними.

Торрес пробуждает во мне инстинкты охотника, охотника на женщин:

– Скажи, а вообще, они как, теплокровные?

– А вот это ты можешь узнать сам. Приезжай ко мне в лагерь, их там полно.

Закусывая душистым чесноком заливную рыбу, Геннадий излагает мне историю следующего содержания:

Как известно, вскоре суждено произойти событию, которое никак нельзя пропустить: второе и последнее в этом столетии прохождение Венеры по солнечному диску. Прохождение следует наблюдать в северном полушарии исключительно в условиях полярного дня. А спустя три дня, вызванный гравитационным возмущением, могучий прилив обрушится на галечные пляжи, банки и отвесные скалистые берега фьордов Севера.

Этот прилив будит в пучине моря древних океанских русалок, и проносит их над банками, покрытыми лохмотьями ламинарий, над километровыми донными сетями, над разбитыми кораблями, над китобоями и крейсерами, над газопроводами и кабелями коммуникаций, над тоннелями между островами, мимо шельфовых нефтяных платформ, мостов, шхер и птичьих базаров. Прилив несёт их в тихие лагуны, населённые камбалой, крабами и морскими ежами. Там, в лазурной холодной воде, ясной солнечной ночью, если ночь удалась ясной, русалки мечут свою икру, либо оставляют на прибрежных камнях младенцев, зачатых восемь лет назад, во время первого цикла Прохождения.

– Так вот. Русалок я тебе не гарантирую. Но рыба, баня и коварный норвежский самогон на ягеле и морошке – будут. Места в машине нет, но ты можешь ехать на велике, – резюмирует Генка. Бутылка опустела.

Я оказываюсь не в силах устоять перед соблазном пленить редкую морскую красавицу. Поэтому, упаковав в рюкзак нехитрый походный скарб, штормовым ненастным июньским утром, наперекор дождю и ветру, я отправляюсь туда, где в свете полярного дня разворачивается завораживающая, таинственная и величественная сцена.

Вот продолжение, часть техническая.

Моё снаряжение представляет собой минимальный набор предметов, необходимых для перемещения в пространстве и выживания во времени. Магниевая Мерида крайне огнеопасна, подвержена солевой коррозии, но при этом легка и стремительна. Рюкзак за плечами вмещает в себя пару водоупорных мешков, в которых упакован походный лагерь и экипировка. Закрома набиты также запасом пищи и пакетом с двумя килограммами полезных порошков, кои весьма пригодились в пути. Борьба с лишним весом не допускает спичек, ложек, кружек и прочего буржуазного хлама: из атрибутов путешественника беру с собой только ножик, фонарик компас.

Расчётная дистанция – полторы тысячи, расчетное время – пять суток.

Путь.

Утром, второго июня, буйный ветер и дождь. Выезжаю.

Спустя пятнадцать минут в обуви начинает хлюпать. Ещё через час, где-то у Хювинкя, я отчётливо понимаю, что самым грамотным приобретением, буквально за ночь до старта, были неопреновые бахилы и что я совершенно опрометчиво презрел вниманием неопреновые рабочие перчатки. Ещё через сотню километров багаж находит своё постоянное место в рюкзаке.

День первый. 250 км. К вечеру дождь прекращается. Укладываюсь на ночлег в знакомых местах, я ещё не выехал за пределы освоенной территории. Нахожусь где-то меж Ямся и Ювяскюля. Однако, тут уже не темнеет в полночь.

Просыпаюсь под стук капель по тенту. Утро уже наступило. Осваиваю ритуалы на будущее: укладка, приём полезных порошков, гигиена; пятнадцать минут – всё, на выход! Погода постепенно улучшается, и вот уже я, весь в надеждах, любуюсь на солнце в разрывах облаков.

Заруливаю на заправку – сменить дресскод и дать ТО велосипеду. Как обслуживать трансмиссию в условиях развитого капитализма: требуется заправка-автомат, снабжённая протирочной бумагой. Со всех пистолетов на бумагу сливается струйка, вполне хватает трёх-четырёх, чтобы протереть цепь перед смазкой. Чистка занимает минуты две. Попутно выясняется, что подшипники, простояв ночь после дневного полоскания, при смерти. Вот незадача! Пока выковыриваю колпаки, пока заливаю в кишки им масло, начинается дождь. Здрасте!

Днём проезжаю Ювяскюля, ожидаемо туплю, делаю лишнего, но, неизбежно оказываюсь на прямой. Теперь главное – никуда не сворачивать. Любуюсь на своё отражение на асфальте, слушаю Танкъяна в плеере внутри своей головы. К ночи отмечаю 500 км на одометре.

На следующий день – дождь. Всё утро лениво вишу в своём коконе, уплетаю батончики. Так сыро, что комары не летают. Ходят пешком. Разглядываю их тени на ткани гамака, пока не надоедает.

На подъезде к Оулу ловлю канцелярский гвоздик. Новую камеру ставить жалко, а дырявую возить лень, поэтому принимаюсь клеить. Дел-то на пять минут, но растягивается втрое – отбиваюсь от полчища неистовых комаров, чешусь, кривляюсь.

А вот и Оулу. Полной грудью вдыхаю пикантный аромат целлюлозной фабрики. Пересекаю город насквозь, косясь на достопримечательности, а по мне ручьями стекает вода, заливая глаза и ботинки. И снова к вечеру становится суше, тучи рассеиваются, и глубокой ночью я останавливаюсь сфотографировать багряные облака над Финляндией, подсвеченные снизу солнцем. Собственно, я уже в Швеции. Засыпаю под общественным навесом на берегу очень дикой реки. Ветер унёс комаров, и я ликую.

Вот бесконечный шведский нарратив: я кручу педали, я поднимаюсь наверх, я спускаюсь вниз, кручу педали – всё повторяется. Я поднимаюсь на холм, мне навстречу по асфальту текут ручейки, у меня мёрзнут ступни, мёрзнут ладони, и я стараюсь не разгоняться на спусках. Я прохожу многокилометровые участки ремонта дорог, где покрытия нет вовсе, трачу силы и время. Где-то на этих участках окончательно испускает дух правая педаль, подававшая заявку на кончину ещё под Кеми. Рассыпался внешний подшипник и её клинит. Прибегаю к помощи матерных наговоров и масла; ехать можно, но в результате ступня стоит криво, начинает болеть мышца, о которой прежде не знал.

Эта территория пустынна, и даже лес на склонах почти весь сведён там, куда может добраться харвестер.

Холмы на север от Ботния с давних пор служили убежищем шведских народных троллей, селившихся тут в изобилии. И поныне, в угоду традиции, на дорожных указателях тут пишут на двух языках – на шведском, и на лопарском диалекте, им понятном. Тролли - народ угрюмый, но легко возбудимый, а жизнь в этих глухих краях не располагает к гуманизму. Поэтому, случалось, в суровые зимы, хмурые и решительные от лишений, тролли спускались в долины, чтобы добыть себе пищу, сидр и женщин. В суеверных крестьян и лесорубов, босоногие, крашеные суриком, в бронзовых доспехах на голое тело, они вселяли панический трепет. Случалось, в азарте тролли захватывали целые деревни. Потом, правда, возвращали, но в другом месте и уже без жителей. Так продолжалось до тех пор, пока в эти края не провели электричество. Алчные и неграмотные, тролли гроздьями повисали на столбах, пытаясь добыть ценный металл. Харвестеры, перед которыми бессильны деревянные копья и палицы, выкосив склоны, довершили дело; род гордых троллей Лапландии пресёкся.

Постепенно начинают появляться знаменитые северные олени. Сначала их существование проявляется в виде клочьев шерсти и костей на обочинах, которые встречаются всё чаще и чаще. Потом появляются первые туши, следы копыт, и наконец, моё бесшумное появление выгоняет с обочины на трассу смрадного линяющего самца с широченными молодыми рогами. Недовольно похрюкивая, он звонко галопирует передо мною, навстречу приближающейся фуре, затем сворачивает в болото, откуда внимательно наблюдает за тем, как я наблюдаю за ним.

Трасса становится всё пустынней, болота раздольней, а ёлки приземистей. Рюкзак тоже худеет; я давно съел все припасы и почти все порошки и всё теплей одеваюсь.

В восемь часов вечера пятого июня мною пересекается Северный полярный круг. Сразу за символической инсталляцией установлена изба и чум весьма затрапезного вида. Мне вспоминается злополучный дом из песен Высоцкого. Тем не менее, упоительно гордый собой, я подъезжаю к крыльцу, возле которого до моего приближения играли чумазые эскимосские дети. Дети прячутся. Бесцеремонно стучу в двери и окна, в надежде добыть воды, запасы которой давно иссякли. Наконец мне открывает подросток. В простых выражениях заявляю ему, что господин Путешественник желает хижине мира и изволит набрать воды. Шумно посовещавшись на вьетнамском, дети, наконец, выносят мне ледяной жёлтой жижицы.

– Это плохая вода, мистер! – вежливо сообщает мне улыбчивый парень.

– Так давай хорошую!

– Это не ресторан, мистер, – исчерпывающе сообщает он мне, давая понять, как глубоко о том сожалеет. Рассудив, что в случае неизбежности точно такой же водицы я напьюсь из ближайшей лужи, я сливаю бутылки и налегке качу дальше. Комаров здесь уже почти нет.

В эту ночь я одолел рубеж 1001 км. 46 часов хода.

Я наблюдаю, как забираюсь всё выше. Торчки холмов сменяются затяжными подъёмами, а линия горизонта приобретает всё более изрезанные очертания. Наконец передо мною вырастают терриконы, и становится ясно, что в окрестных подземельях ведётся бурная деятельность. Приближаюсь к Эливаре. Тут я планирую крюк, километров в сорок. Нужно менять педаль, пока она не отвалилась, поэтому, пропустив поворот на север, спустя час въезжаю в город.

Город празднует День национального флага, кроме супермаркетов ничего не работает. Тем не менее, мне попадается мимо прохожий продавец из спортивной лавки, который входит в положение, и я получаю новый комплект. В мастерской трудолюбивых шведских кузнецов выворачиваю из шатуна насмерть ввёрнутую ось педали. Там же оказывается, что я остался без шипов. А что делать? В довершение, заладившийся было погожий день сменяется ливнем и я, грустный и мокрый, прячусь под крышей заправки. Под нею уже коротает время колоритный патлатый крендель в полиэтиленовых тапках на босу ногу. Он курит, рассевшись перед пивной банкой на вязанке дров.

Я становлюсь рядом и от скуки принимаюсь пищать навигатором.

– Знаешь, – задумчиво обращается он в никуда, – эльфы – это пол. Голос его глух, а взгляд направлен сквозь меня. Опешив от глубокомыслия, соглашаюсь с тем, что не знаю, но буду иметь в виду. Но его интерес к беседе уже угас.

После Эливаре дорога ведёт меня строго на север. Вода в многочисленных бурных реках становится годной для питья. Пейзаж чуть сглаживается, а хилые хвойные леса сменяются низкорослым березняком. Зелень на них ещё не прорезалась. Внезапно я понимаю, что весна тут только начинается.

– Не за этим ли я ехал, – спрашиваю себя, – чтобы продлить себе наступление лета?

Поздним вечером вторгаюсь в Кируну.

Кируна встречает меня ветром и величественного вида терриконами, заслоняющими вечернее солнце. Город выглядит угрюмо и чувствуется, что его жители – народ чуждый сантиментов. Хотя жителей – как раз и не видно. Лишь унылые неприкаянные фуры проносятся мимо меня время от времени. А вот за городом открывается захватывающий вид на долину, что от края до края - болото, поросшее узловатой, чахлой карликовой берёзой, мхом и вереском. И вот, там, вдали, за долиной, в багряных лучах, на всю ширь горизонта дыбятся они – Горы!

Я всматриваюсь в белую цепь, в надежде угадать, где проложен мой путь. А с вершин мне в лицо зло дует ветер, пустой и холодный, и ветер гудит и шепчет в голых берёзках и пускает с обочин песчаные змейки. Гул ветра вокруг, гул ветра над головой, и до небес, и впереди и позади. Фантастически чётко чувствую свои размеры в масштабах вселенной.

Одинокой упрямой вошью ползу вперёд. Дорога в этот ночной час становится оживлённой: страдающие летней бессонницей любопытные зайцы и лисы снуют туда-сюда, а порой я проезжаю мимо скучного оленя, жующего мох у обочины. Ни людей, ни машин. Пару часов еду по разделительной разметке, ни кем не тревожимый. За полночь, неожиданно, долина заканчивается полноводным потоком, на другом берегу которого довольно крутой подъём. Останавливаюсь натянуть шерстяные носки, невзирая на тесноту ботинок. Это последнее, что я ещё на себя не надел. Ко всем радостям, снова начинает капать. Окрестности не располагают к ночлегу, принимаю решение двигаться дальше. И вот подступают горы. Голые каменные склоны – с одной стороны дороги, и болотистая берёзовая поросль – с другой. Встать на ночёвку совершенно негде. Наматываю километр за километром, надо мной воет ветер в утёсах, а снег по склонам спускается всё ниже и ниже. Наконец, встречаю малюсенькое плато у дороги, поросшее соснами. Спешиваюсь, разведка показывает, что я выбрал отменное место для ночлега: мох щедро усеян всевозможными гильзами самых смертоносных калибров. Очевидно, тут, в этих самых сосёнках, дружина охотников приняла смертный бой.

Растягиваю гамак меж стволов, так, чтобы лежать на ковре из морошки и шишек, боковины тента привязываю к побегам толокнянки. Второпях трапезничаю и укладываюсь. Но едва я уснул, порыв валит велосипед и срывает тент. Оставив велик без внимания, оборачиваю тент вокруг гамака, вспоминаю все известные заклинания, отводящие дождь, и под треск льда и вой ветра засыпаю в уютном коконе. Этот кокон сейчас самое тёплое и безопасное место во вселенной, на которое я могу рассчитывать.

А под утро меня будит тихий звон. Это в своих асбестовых фартучках, постукивая латунными чайниками о камни, из ущелья, за тяжёлой водой, к озеру спустились гномы.

Редкие капли, роняемые проносящимися над самой головой тучами, не предвещают ничего хорошего. Я выезжаю к берегу огромного горного озера. Озеро покрыто торосами, но кое-где, меж глыб изумрудного льда, видна пронзительно-лазурная, прозрачная как хрусталь вода. А с левой стороны дороги громоздятся покрытые снегом скалы. Несмотря на безжизненность, там, где берега полого отходят от склонов, среди камней и берёз, установлено великое множество дачных домиков, больших и малых. Гильзы, рассеянные по обочине, наводят на мысль, что охота на крупного хищника в этих краях не только разрешена, но и поощряется. А порою, на снегу, можно встретить следы морры, вышедшей на обочину поживиться баночками из-под снюса – от блох.

За этот день мне решительно необходимо одолеть перевал и выйти к морю. Непогода усиливается, а силы уже на исходе. Если вечером пойдёт дождь, живым ночевки я не переживу.

Вот как берутся перевалы: вкручиваю вверх на самой лёгкой передаче, и, не меняя передачи, спускаюсь вниз. Со склонов беспорядочно сходят потоки стылого ветра, а струи ледяной талой кристально чистой воды гремят по камням. Не хватает воздуха. Обдавая брызгами и водяной пылью, натужно кряхтя, меня обходят фуры и исчезают в низких облаках. Колкий дождь бьёт в лицо, не давая поднять взгляд с асфальта, а за шиворот стекают струйки растаявшего снега. Каждый подъём – подвиг. И когда подъём сменяется спуском, кажется вот, перевал! Но ручьи и реки по-прежнему текут мне навстречу. Однако, красота – неописуемая. То самое, пресловутое величие гор – вот оно, любуйся! Берёзовые заросли остались далеко позади, оглядываясь назад, я вижу под собою ледяные вершины гор, мимо которых давно проехал. Вот мир, состоящий из нескольких слов: набравший воды, серый снег, гранит, покрытый лишайником; хмурое небо, такое тонкое, что сквозь несущиеся прочь тучи виден слепой диск солнца. Солнце, которое не греет и не светит толком. Из живых существ тут только я, мхи и чайки. Глухой железнодорожный разъезд на самом верху. За горой – Норвегия.

И стоит только пересечь границу – меняется пейзаж и погода. Мокрый снег становится проливным дождём, скалы оголяются, приобретя совершенно мистический вид, дорога, петляя, стремительно уводит вниз. Немеющими руками что есть сил сжимаю тормоза, ибо боязно. Температура растёт, настроение улучшается. Влетаю в тоннель, выскочив из которого неожиданно попадаю в рай.

Вот она, Атлантика!

Передо мною раскрывается фьорд. Отлив, и ветер приносит с берега запах морской капусты, ила и пчёл. Вокруг меня журчат ручьи, цветут одуванчики, зелень буйствует, и под солнцем шелестит листва. Так я снова попал в лето.

На следующее утро я встречаю брата по разуму, направляющегося из Нарвика на острова. Он оказывается офицером полиции и сообщает, что все полицейские тут вокруг – его друзья. Я сажусь ему на хвост и довольно шустро разгоняюсь. Пока мы бодро берём шестикилометровые подъёмы, он вводит меня в курс того, как развивается рыбоводство в Норвегии. Лосося выращивают прямо во фьордах, в исполинских садках, куда непрерывно качают раствор протеина и морковного концентрата. Поэтому лосось вырастает упитанным, а ввоз протеинов и моркови в Норвегию запрещён. Мы прощаемся у моста, соединяющего Лофотены с материком, однако спустя час позади меня раздаётся приветливый вой сирены – это полицейский вольво, раскрашенный как попугай, передаёт мне пожелания счастливого пути.

Сегодня первый день без дождя. Ветер – не проблема. Хотя в генеральном направлении он и встречный, но дорога постоянно петляет вдоль берега. Тяжелей пережить бесконечную череду подъёмов. Вечером начинается отлив, и, минуя мосты над протоками, я наблюдаю, как опоры закручивают в тугие водовороты морскую воду. Собрав в пучок силу воли, одолеваю тоннели, самый длинный и мрачный из которых – 6 километров. Из другого, вдвое короче, проложенного под проливом, я едва выкарабкался. Наступает ночь, я едва еду. Не хочется ни есть, ни спать, ни ехать. Даже пить не хочется, хотя чистой воды вокруг – хоть залейся. За 15 км до пункта назначения мне сигналит фарами неожиданный гелентваген. Я ожидал, что подмога прибудет на велосипеде, а тут на тебе – какая радость!

Говоря откровенно, сил осталось едва на то, чтобы загрузить велик в багажник, снять рюкзак и сесть в кресло.

Приехали.

Часть вторая. Север

Сандвика. Sandvika camp: 68.207909 северной широты, 14.429483 западной долготы. Атлантический океан. Ближайший населенный пункт – Kabelvåg.

Жители города издревле промышляют норвежскими народными промыслами: рыболовством в Гольфстриме, да туристическим сервисом. Наш кемпинг находится в шести километрах от города на пологом берегу живописной неглубокой лагуны. Лазурно–зеленые воды ее в эту пору тихи и прозрачны. Со старинного контрабандистского причала видно, как под пятиметровой толщей добывают свой рацион задумчивые крабы, снует беспечная рыбья мелочь, и среди суеверных монет и потерянного железа влекут свое неподвижное существование губки, морские ежи и звезды. Над лагуной, защищая ее от свирепых северных ветров, возвышается достопримечательная гора Vågakallen. В ненастье ее седая от снега вершина прячется в тучи, а ясной солнечной погодой могучие северные склоны отражают золотистым ореолом на фоне пурпурного неба мягкий свет солнца стоящего над Северным полюсом. Полуостров, на котором расположен кемпинг, заканчивается постепенно уходящей под воду каменной грядой. На гранитных валунах в мохнатом ковре ягеля изобильно цветет морошка, и голосят отчаянные чайки. Контраст между застывшим бурым гранитом и живой водой, то свинцовой, то лазурной, подчеркивает изумительно богатую палитру зелени. Такого изобилия оттенков я не встречал нигде прежде.

Мы тщательно обследуем укромные пляжи и удаленные скалы в поисках следов пребывания русалок, но находим только драгоценные чешуйки, прилипшие к холодным камням. И лишь однажды, поборов наступающее уныние, с одинокой банки, из-под лохмотьев ламинарий удается торжественно поднять четки из черных кораллов и нержавеющий варяжский клинок.

Мы решаем, наконец, прибегнуть к рискованной тактике охоты на живца. Не сдержав нахлынувший азарт, алчность и вожделение, я вызываюсь добровольцем как наиболее подходящий для приманки русалок мужчина. Меня облачают в неопрен, закрепляют на пояс груз для надежности, и, напутствовав не рвать с себя гидрокостюм при встрече, спихивают с причала в набежавшую волну.

Осторожно, едва дыша через трубку, я погружаюсь в ледяную воду. Освежающие струйки льют мне за шиворот, внизу что-то булькает, и вот я уже рассекаю волны и задорно шлепаю ластами об водную гладь, совершенно забыв, что прежде совсем не умел плавать. С берега за мною внимательно наблюдает Фригена, держа наготове блокнот и фотоаппарат, а я направляюсь прямиком в уютную заповедную бухту. У свалов меня окружает робкая пикша, ища защиты от прожорливой и наглой трески. Переливаясь иллюминацией, колышется перед маской кто-то неведомый и прозрачный. Из расщелин, любопытствуя, бочком выползают крабы, но стремительно прячутся назад, стоит только попытаться ухватить их жадными пальцами. Увы, моей добычей удается стать только несчастному маленькому отшельнику в спиральной раковине из-под улитки.

Отправляясь на дальнейшие поиски, я примыкаю к партии охотников. Мы идем втроем на утлом надувном челне в самые дали. Пока охотники заняты добычей камбалы и краба, я, совершив известные ритуальные манипуляции, принимаюсь играть на варгане, положив, для акустики, подбородок на опущенное в воду весло. И надо же такому случиться: на обратном пути, посреди бескрайних атлантических просторов, наша лодка едва не наскакивает на исполинскую акулу, идущую встречным курсом. Увидав вспарывающий покатую зыбь плавник, сбрасываю газ, ловко маневрирую и, подойдя с тыла почти вплотную, отдаю команду открыть огонь. Но тут среди охотников возникает ропот. Охотники, презрев фортуну, предлагают мне лично, самому, заняться прикладной ихтиологией и добыть сей ценный трофей, а им завтра на самолет, к женам, детям и на работу. Пока я взываю к кровожадным мужским инстинктам, плавник, устав от назойливой суеты, медленно исчезает под водою. Успокоившись и поразмыслив, на всякий случай я подальше прячу варган, лишь только мы вернулись на базу. Пока охотники сортируют трофеи, потрошат пузатую треску, разбирают на составные члены флегматичных крабов да рубят в лапшу в оранжевых пятнах щедрые блины камбалы, я внимательно изучаю ихтиологические справочники на предмет опознания плавника. Выясняется, что это гренландская полярная акула, чья ценная плоть, насыщенная аммиаком, служит туземным гастрономам сырьем для производства харкуля – национального блюда из тухлой акулы.

Спустя два прилива, дождавшись полной луны, мы поднимаем лодки, пакуем походную баню и, уложив велосипед на прочий охотничий скарб, вдвоем с Фригеной отправляемся покорять Ледовитый Океан.

Репвог. Repvåg camp. 70.747002 северной широты, 25.67178 западной долготы. Побережье Ледовитого океана. Ближайший населенный пункт отсутствует.

Одинокий рыбацкий хутор. Открытая северному ветру бухта, пологие каменистые берега поросшие ягелем. Помимо старой рыболовецкой базы ныне процветающей в основном за счет туризма и сезонной переработки краба, на берегах бухты есть еще горстка лачуг. Основная культурная достопримечательность – погост на три фамилии да убогая часовня при нем. В тех из жилищ, что обитаемы круглогодично, ютятся неприхотливые оленеводы и рыбаки.

Единственным значимым событием в этих местах по сей день является визит в Порсангер-фьорд немецкого тяжелого крейсера Шарнхорст, который нашел свою вечную стоянку в ста милях на северо-востоке от Репвога. И поныне суеверные отшельники, живущие на этих суровых северных берегах, зимы напролет упорно вглядываясь в хмурую осеннюю мглу. Они силятся разглядеть в ней легендарные дымы Шарнхорста, и те, кому выпала удача, толкуют по ним равно как прошлое, так и настоящее, а самые прозорливые из них делают прогнозы на будущее.

Мы первые в этом сезоне заселившиеся в кемпинг гости, и туземцы спешат скорее удовлетворить жажду общения:

- Я есть саами, - заявляет явившийся поутру, похожий на Винни Пуха белоглазый крендель.

- Ты знаешь финский? Все олени тут мои. И ее, - он втыкает палец в грудь неопределенной встрепанной особе, щедро украшенной пирсингом. Совершенно очевидно, что олени заботят их гораздо менее, чем контрабандные сигареты и алкоголь.

Если скудная сухопутная фауна тут представлена исключительно оленями и леммингами, то под водой скрываются неистощимые богатства. Эти богатства, в виде надежно прибитых к доске почета физиономий, имеют порой такой лютый вид, что состязаться с ними в удаче совершенно не вдохновляет. И пока Фригена уединившись совершает на пустынном берегу таинственные ритуалы, я отправляюсь в разведку.

Существует легенда, что немецкие военные строители возводили свою фортификацию на энергетически активных точках, и согласно традиции, совершали ритуал, закладывая жертву под основание. Подобным образом активированный источник Силы, как известно, тем, кто не участвует в обороте углерода, совершенно необходим. Небо грозит грозою, предупреждая дождем, а ветер зло подвывает в расщелинах, пророча бурю, но я не верю дурным пророчествам. Я мчу к руинам немецкой береговой батареи, на самый край земли. Там, под батареей, на камнях в сердитой пене прибоя, я решил застать их врасплох: привлеченных навеки застывшими в холодном бетоне эманациями двухсот молодых, полноценных мужчин. По моему стойкому убеждению, русалки исключительно чуткие и чувственные, как полноценные женщины, если и остались еще на земле, непременно должны присутствовать где-то неподалеку.

Нашел! Сюда, на батарею, за тройной периметр, не заходят прожорливые олени. Потому что ягель тут до сих пор не растет. И не кружит над руинами хриплое воронье. Потому что нету тут воронья. Батарея эвакуирована. Орудийные блоки взорваны. Остались лишь ходы сообщений и изобилие рваного металла, добывать который гордые туземцы брезгуют. Укрывшись в давно пустующей передовой стрелковой ячейке, я всматриваюсь в бушующий прибой, силясь угадать меж клочьев ламинарий седые мокрые волосы, а в соленых брызгах мелькнувший совсем не рыбий хвост или неожиданные девичьи груди. Но, увы… Прошедший мимо газовый танкер не оставил мне шансов. Остается лишь вернуться к велосипеду, на уцелевший орудийный дворик. Тут, спрятавшись от пронзительного ветра, я созерцаю валы катящиеся прямо с Северного полюса и предаюсь величию момента: вот он какой, Ледовитый Океан!

Вернувшись в лагерь, преисполненный энергии под ясным полярным солнцем, я полночи тружусь над возведением менгира. Сей менгир призван увековечить мое явление в тундру, в сущности, навсегда. А утром, оставив позади солнечные зайчики лукавых девичьих улыбок и летящий над волнами задорный смех милой рыжей эстонки с ресепшена, я отправляюсь на юг. Домой.


Часть третья. Возвращение

Тихим солнечным утром мы прощаемся с Фригеной на ближайшей заправке. Предусмотрительно обильно применив детский крем, я бодро направляюсь вдоль фьорда на юг. Там, над обмелевшим заливом, возвышается угрюмое безжизненное плато, не предвещающее ничего хорошего. Однако я пробираюсь живописными долинами все дальше и дальше, и совершенно не испытываю страданий. Пожевывая экзотическую охотничью колбасу, я неумолимо спускаюсь к югу. И вот уже появляются неистовые, прожорливые комары, а глаза то и дело забиваются едкой мошкой. Глубоким вечером, в полной мере воспользовавшись чудесной погодой, я покидаю Норвегию.

Финляндия гостеприимно встречает меня пронзительным ветром и чередой удивительно крутых подъемов. Вновь начинаю мерзнуть, надеваю все что есть, и вскоре под совершенно недвусмысленными тучами спешно встаю на ночлег. Собственно, развешиваюсь уже под дождем. Ночью поливает так, что приходится вскочить и рубить на подпорки молодые березки, ибо тент не справился и изобильно протек прямо на гамак. Не спасло. Вода стекла по березкам, по веревкам, и наполнила гамак так, что в нем захлюпало. Ранним утром (никогда так рано не вставал), сидя унылым задом в сырой губке мха, я с тоской наблюдал за тем, как в рюкзак с гамака бежали веселые капли. Впредь я был вынужден прибегать к тактике захвата под ночлег различных строений публичного и хозяйственного назначения, то скрючившись на оленьих шкурах, а то вольно раскинувшись в глубине ностальгического сена. Спальник же окончательно просох только дома.

Один за другим миную контрольные населенные пункты. Электронные термометры показывают ввергающие в уныние цифры: +5, +9С, а дождь едва ли прекращается на время достаточное чтоб просохнуть. В слепом тумане, а может в облаках, миную перевал, останавливаюсь, стуча зубами, чтобы запечатлеть инсталляцию у пересечения Полярного круга.

День за днем я накручиваю за десятками сотни километров, и вот уже миновала их тысяча. Мне холодно, я пропитался водой насквозь, и стоит остановиться хоть на минуту, начинает бить дрожь, и окружают полчища комаров.

Неожиданно оказалось, что по ночам темнеет, и, подъезжая к Лахти, я вынужден встать на ночевку в придорожной беседке, ибо трафик и тьма. Поспать, меж тем, почти не удается. До дома остается всего один перегон. Утром, под проливным дождем, и без того угрюмый и обессиленный, ловлю прокол. Меняю камеру у обочины, а это, скажу вам, еще то развлечение. Колотит от холода, и, как будто мало мне воды, обдает волною каждая мимо проезжая фура. Температура падает, дождь то льет ливнем, то подло моросит. Навстречу дует постылый, холодный ветерок и морозит колени. Стеная и богохульствуя я приближаюсь к Лахти, одолевая последние холмы на пути. И вот тут, в полутора сотнях километров от дома, во мне иссякает словарный запас и последние силы. Передо мною встает дилемма: искать убежище в крестьянском сарае или вызывать эвакуатор, ибо ехать решительно невозможно. Ввиду того, что назавтра выходить на работу, вариантов, в сущности, нет.

В 111 км от Хельсинки, подъедая по пути сникерсы из НЗ, встречаю машину подбора. Последние цифры, которые показывал одометр, прежде чем захлебнулся водой – 2995 км. Приехали.



С благодарностью к людям, с чьим участием путешествие состоялось:

Геннадию «Фригене» Коваленко - www.freediving.ee - Идея, поддержка, размещение, транспорт

Равшану Балгабаеву - www.xcport.eu - снаряжение, поддержка

Андрею Дрюону Уткину - связь, поддержка



Денис Джебраилов,

2012

А в этом году поездка в Норвегию не планируется?